Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Ты здесь, Господь. Ты здесь и вокруг меня. Сделай так, чтобы я всегда чувствовала Твое присутствие. О Господь, сделай так, чтобы однажды я склонилась пред Тобой и могла поклоняться Тебе вечно.

Марк поднялся с нижней палубы и заметил Хадассу в носовой части. Он не видел девушку четыре дня и теперь испытывал волнение. Подходя к ней, он невольно любовался тонкими линиями ее фигуры и тем, как пряди темных волос развеваются на ветру вокруг ее головы. Он стоял рядом с ней, упиваясь красотой ее безмятежного профиля. Хадасса не заметила его, потому что ее глаза были закрыты, а губы шевелились. Марк продолжал восхищенно смотреть на нее. Казалось, она была преисполнена самого чистого наслаждения, как будто жадно вдыхала его.

— Опять молишься? — спросил Марк и увидел, как она вздрогнула. Она не посмотрела на него, но он пожалел о том, что от ее безмятежности не осталось и следа. — Мне кажется, ты вообще никогда не перестаешь молиться.

Хадасса покраснела и опустила голову, по–прежнему ничего не говоря. Да и что она могла сказать, если Марк застал ее за молитвой Богу уже после того, как велел ей не делать этого?

Хотя Марк уже пожалел о том, что заговорил с ней, теперь он стоял рядом и упивался покоем и удовлетворенностью, которые исходили от ее, — тем более, что сам он этого покоя уже давно нигде не находил. Марк вздохнул.

— Я не сержусь на тебя, — сказал он, — молись, как тебе нравится.

Хадасса посмотрела на него, и его поразила та нежность, которую она излучала. Марк вспомнил, какие испытывал чувства, когда целовал ее. Он поднял руку и убрал развевающуюся на ветру прядь ей за ухо. Выражение глаз девушки слегка изменилось, и он опустил руку.

— Мама сказала, что Юлии было очень тяжело, — произнес он, стараясь выглядеть как можно непринужденнее, чтобы так же непринужденно чувствовала с ним себя и Хадасса. — Я так понимаю, что сейчас ей лучше?

— Да, мой господин.

Услышав такой спокойный и послушный ответ, Марк сжал зубы, испытав раздражение. Он отвернулся и стал смотреть на море, как и Хадасса.

— Никогда не обращал внимания на то, как безукоризненное уважительное поведение раба может вызвать отчуждение в человеческих отношениях. — Марк снова посмотрел на нее в упор. — Почему ты возводишь стены между нами? — Ему хотелось разрушить все ее защитные бастионы и завладеть ею. — Неужели я всегда буду от тебя слышать только мой господин, Хадасса?

— Но так и должно быть.

— А если я хочу, чтобы все было иначе?

Растерявшись от его слов, Хадасса потеряла равновесие и ухватилась за фальшборт. Марк схватил ее за руку, и она вздрогнула от жара его прикосновения. Она попыталась освободиться, но Марк крепко сжал ее руку.

— Мой господин… — умоляюще произнесла она.

— Ты оставалась на нижних палубах с Юлией, потому что она нуждалась в тебе или чтобы скрыться от меня? — спросил Марк требовательным тоном.

— Прошу, пожалуйста… — сказала Хадасса, желая, чтобы он отпустил ее, и пугаясь взрыва чувств, охвативших ее, когда он прикоснулся к ней.

— Нет, это я тебя прошу. Называй меня «Марк», как тогда, а саду Клавдия. Помнишь? Ты тогда сказала Марк, как будто я что–то для тебя значил. — Марк не собирался говорить с ней так откровенно, как не хотел раскрывать ей до такой степени свои чувства. Просто он уже был не в силах сдерживать слова, которые столько носил в себе. Хадасса стояла и безмолвно глядела на него своими красивыми темными глазами — и он испытывал к ней самое страстное желание. — Ты как–то еще сказала, что молишься за меня.

— Я всегда молюсь за тебя. — Хадасса тут же покраснела от такого признания и опустила голову. — Еще я молюсь за Юлию, за мать и отца.

Марк почувствовал, что у него есть надежда, его большой палец скользнул по гладкой коже ее руки и остановился на запястье, нащупывая ее пульс.

— Те чувства, которые ты испытываешь ко мне, не сравнить с теми чувствами, которые ты испытываешь к ним. — Он поднял ее руку и прижался к ней губами в том месте, где можно было нащупать пульс. Когда он почувствовал, как напряглись ее мышцы, он отпустил ее. Хадасса сделала шаг назад.

— Зачем ты это делаешь, мой господин? — сказала она, глубоко вздохнув.

— Потому что я хочу тебя, — сказал Марк, и она разочарованно отвернулась. — Но я вовсе не хочу тебя ничем обидеть.

— Ты обидишь меня, даже сам того не ведая.

От ее слов он испытал досаду.

— Но я действительно ничем тебя не обижу. — Марк повернул к себе ее лицо, чтобы она посмотрела на него. — Чего ты боишься больше, Хадасса? Меня или этого твоего несуществующего Бога?

— Я боюсь своей собственной слабости.

Ее ответ удивил его и вызвал в нем волну жара.

— Хадасса… — страстно прошептал он, погладив ее по гладкой коже щеки. Девушка закрыла глаза, и он почувствовал ее желание так же ясно, как свое собственное. Но она подняла руку и отстранила его, потом открыла глаза и снова посмотрела на него умоляющим взглядом.

— Когда мужчина и женщина идут вместе с Божьим благословением — это священный союз, — сказала она, глядя на море. — Но этого у нас как раз и нет, мой господин.

Он сжал губы.

— Почему нет?

— Бог не благословляет разврат.

Потрясенный, Марк почувствовал, как краска залила его лицо. Он не мог вспомнить, когда в последний раз испытывал что–либо подобное, и сердился на то, что такое смешное утверждение какой–то наивной и юной рабыни смутило его. Его уже многие годы ничто не могло привести в замешательство.

— Разве твой Бог против любви?

— Бог есть любовь, — тихо сказала Хадасса.

Марк засмеялся.

— Интересно слушать слова девушки, которая не знает того, о чем говорит. Любовь — это наслаждение, Хадасса, высшее наслаждение. Как же твой Бог может быть любовью, если Он установил столько законов против самых чистых естественных инстинктов в отношениях между мужчинами и женщинами? И что же такое любовь, если не это?

Ветер переменил направление, и матросы забегали по кораблю, давая друг другу указания. Марк сардонически засмеялся и стал смотреть на пробегающую под кораблем воду, не ожидая от Хадассы никакого ответа.

Но Хадасса знала, что ответить, поскольку Асинкрит не раз говорил эти слова в собрании верующих, — слова, написанные Павлом, вдохновленные Богом и обращенные к коринфянам. Копия этого драгоценного послания дошла и до Рима. И теперь Хадасса слышала эти слова так отчетливо, как будто Сам Бог написал их в ее сознании, и теперь настало время сказать эти слова еще одному из тех, кому они адресованы.

— Любовь долготерпит, Марк, — мягко сказала она. — Любовь милосердствует. Любовь не бесчинствует, не ищет своего. Она не раздражается, не мыслит зла. Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине. Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…

Марк насмешливо улыбнулся ей.

— Такой любви не может быть.

— Для Бога нет ничего невозможного, — сказала девушка с такой уверенностью и такой тихой убежденностью, что он нахмурился.

— Марк, — раздался снизу голос Децима, и Марк выпрямился. Повернувшись, он увидел стоявшего в нескольких метрах отца, который поочередно глядел то на Марка, то на Хадассу. Глядя на него, Марк слегка улыбнулся. Было очевидно, что отец интересуется, что это они так оживленно обсуждают.

— Юлии сегодня лучше? — спросил Децим, обращаясь к Хадассе.

— Она хорошо спит, мой господин.

— Она ела что–нибудь?

— Сегодня утром чашку бульона и пресный хлеб. Ей стало намного лучше.

— А она тебя отпускала?

— Она… — заморгала Хадасса.

— За эти три дня Хадасса впервые вышла на воздух из этих вонючих помещений, — вмешался Марк. — По–моему, даже рабы имеют право на глоток свежего воздуха и возможность хоть немного отдохнуть.

— Пока твоя сестра находится там, Хадассе тоже следует оставаться с ней, на случай, если ей вдруг что–нибудь понадобится.

Глаза Хадассы наполнились горячими слезами стыда.

— Я прошу простить меня, мой господин, — сказала она и поспешила обратно. Юлия посылала ее вымыть грязную посуду, и она собиралась выйти на свежий воздух только на пару минут. Ей следовало бы тут же вернуться, а не наслаждаться свежим воздухом.

Но Марк схватил ее за руку и остановил.

— Ты не сделала ничего плохого, — сказал он. Видя ее замешательство и зная, что тоже виноват в возникшей ситуации, он отпустил ее. Он проводил ее взглядом, пока она не скрылась из виду, и только потом заговорил с отцом.

— Она не покидала Юлию с того самого дня, как мы погрузились на корабль неделю назад, — сказал он, пристально глядя на отца. — Неужели нужно ее бранить за то, что она чуть дольше побыла на солнце и подышала свежим воздухом?